Неточные совпадения
Всё, что он видел в окно кареты, всё в этом
холодном чистом воздухе, на этом бледном свете заката было так же свежо, весело и сильно, как и он сам: и крыши домов, блестящие в
лучах спускавшегося солнца, и резкие очертания заборов и углов построек, и фигуры изредка встречающихся пешеходов и экипажей, и неподвижная зелень дерев и трав, и поля с правильно прорезанными бороздами картофеля, и косые тени, падавшие от домов и от дерев, и от кустов, и от самых борозд картофеля.
Неужели уж столько может для них значить один какой-нибудь
луч солнца, дремучий лес, где-нибудь в неведомой глуши
холодный ключ, отмеченный еще с третьего года, и о свидании с которым бродяга мечтает как о свидании с любовницей, видит его во сне, зеленую травку кругом его, поющую птичку в кусте?
У ней глаза горели, как звезды, страстью. Ничего злого и
холодного в них, никакой тревоги, тоски; одно счастье глядело
лучами яркого света. В груди, в руках, в плечах, во всей фигуре струилась и играла полная, здоровая жизнь и сила.
Нет в ней строгости линий, белизны лба, блеска красок и печати чистосердечия в чертах, и вместе
холодного сияния, как у Софьи. Нет и детского, херувимского дыхания свежести, как у Марфеньки: но есть какая-то тайна, мелькает не высказывающаяся сразу прелесть, в
луче взгляда, в внезапном повороте головы, в сдержанной грации движений, что-то неудержимо прокрадывающееся в душу во всей фигуре.
И вдруг из-за скал мелькнул яркий свет, задрожали листы на деревьях, тихо зажурчали струи вод. Кто-то встрепенулся в ветвях, кто-то пробежал по лесу; кто-то вздохнул в воздухе — и воздух заструился, и
луч озолотил бледный лоб статуи; веки медленно открылись, и искра пробежала по груди, дрогнуло
холодное тело, бледные щеки зардели,
лучи упали на плечи.
Скоро нам опять пришлось лезть в воду. Сегодня она показалась мне особенно
холодной. Выйдя на противоположный берег, мы долго не могли согреться. Но вот солнышко поднялось из-за гор и под его живительными
лучами начал согреваться озябший воздух.
Часа в три утра в природе совершилось что-то необычайное. Небо вдруг сразу очистилось. Началось такое быстрое понижение температуры воздуха, что дождевая вода, не успевшая стечь с ветвей деревьев, замерзла на них в виде сосулек. Воздух стал чистым и прозрачным. Луна, посеребренная
лучами восходящего солнца, была такой ясной, точно она вымылась и приготовилась к празднику. Солнце взошло багровое и
холодное.
Я нашел и настрелял довольно много дичи; наполненный ягдташ немилосердно резал мне плечо, но уже вечерняя заря погасала, и в воздухе, еще светлом, хотя не озаренном более
лучами закатившегося солнца, начинали густеть и разливаться
холодные тени, когда я решился наконец вернуться к себе домой.
Дубовые кусты разрослись по скатам оврага; около родника зеленеет короткая, бархатная травка; солнечные
лучи почти никогда не касаются его
холодной, серебристой влаги.
Иногда ручей бежит по открытому месту, по песку и мелкой гальке, извиваясь по ровному лугу или долочку. Он уже не так чист и прозрачен — ветер наносит пыль и всякий сор на его поверхность; не так и холоден — солнечные
лучи прогревают сквозь его мелкую воду. Но случается, что такой ручей поникает, то есть уходит в землю, и, пробежав полверсты или версту, иногда гораздо более, появляется снова на поверхность, и струя его, процеженная и охлажденная землей, катится опять, хотя и ненадолго, чистою и
холодною.
Тебеньков задумался и посмотрел на нее; я даже заметил, что в его
холодных, суровых глазах блеснул на минуту
луч нежности. Но это чувство, осветившее внезапно его существо, столь же внезапно уступило место прежней суровости.
Из оврагов высунулись розгами ветки кустарника,
лучи холодного заката окрасили их кровью.
Я стал усердно искать книг, находил их и почти каждый вечер читал. Это были хорошие вечера; в мастерской тихо, как ночью, над столами висят стеклянные шары — белые,
холодные звезды, их
лучи освещают лохматые и лысые головы, приникшие к столам; я вижу спокойные, задумчивые лица, иногда раздается возглас похвалы автору книги или герою. Люди внимательны и кротки не похоже на себя; я очень люблю их в эти часы, и они тоже относятся ко мне хорошо; я чувствовал себя на месте.
Солнце уже поднималось, — солнце
холодное, без
лучей.
Большая часть рек начинаются
холодными, как лед, ключами; протекая на открытом воздухе, прогреваясь солнечными
лучами, увеличиваясь разными притоками — они постепенно теплеют.
Только что погасли звезды, но еще блестит белая Венера, одиноко утопая в
холодной высоте мутного неба, над прозрачною грядою перистых облаков; облака чуть окрашены в розоватые краски и тихо сгорают в огне первого
луча, а на спокойном лоне моря их отражения, точно перламутр, всплывший из синей глубины вод.
Ночь… Тошно! Сквозь тусклые стёкла окна
Мне в комнату
луч свой бросает луна,
И он, улыбаясь приятельски мне,
Рисует какой-то узор голубой
На каменной, мокрой,
холодной стене,
На клочьях оборванных, грязных обой.
Сижу я, смотрю и молчу, всё молчу…
И спать я совсем, не хочу…
Несколько раз поезда, проходя мимо рощи, наполняли её грохотом, облаками пара и
лучами света; эти
лучи скользили по стволам деревьев, точно ощупывая их, желая найти кого-то между ними, и торопливо исчезали, быстрые, дрожащие и
холодные.
Мороз выжал влажность из древесных сучьев и стволов, и кусты и деревья, даже камыши и высокие травы опушились блестящим инеем, по которому безвредно скользили солнечные
лучи, осыпая их только
холодным блеском алмазных огней.
Наступило лето, сухое и знойное, за Окою горели леса, днём над землёю стояло опаловое облако едкого дыма, ночами лысая луна была неприятно красной, звёзды, потеряв во мгле
лучи свои, торчали, как шляпки медных гвоздей, вода реки, отражая мутное небо, казалась потоком
холодного и густого подземного дыма.
Миновало
холодное царство зимы,
И, навстречу движенью живому,
В юных солнца
лучах позлатилися мы
И по небу плывем голубому.
Миновало
холодное царство снегов,
Не гонимы погодою бурной,
В парчевой мы одетые снова покров,
Хвалим господа в тверди лазурной!
Она вышла из бассейна свежая,
холодная и благоухающая, покрытая дрожащими каплями воды. Рабыни надели на нее короткую белую тунику из тончайшего египетского льна и хитон из драгоценного саргонского виссона, такого блестящего золотого цвета, что одежда казалась сотканной из солнечных
лучей. Они обули ее ноги в красные сандалии из кожи молодого козленка, они осушили ее темно-огненные кудри, и перевили их нитями крупного черного жемчуга, и украсили ее руки звенящими запястьями.
Наконец мы стали приближаться к Витиму. С N-ской станции выехали мы светлым, сверкающим, снежным утром. Вся природа как будто застыла, умерла под своим
холодным, но поразительно роскошным нарядом. Среди дня солнце светило ярко, и его косые
лучи были густы и желты… Продираясь сквозь чащу светового бора, они играли кое-где на стволах, на ветвях, выхватывая их из белого, одноцветного и сверкающего сумрака.
Туман стоял неподвижно, выжатый из воздуха сорокаградусным морозом, и все тяжелее налегал на примолкшую землю; всюду взгляд упирался в бесформенную, безжизненную серую массу, и только вверху, прямо над головой, где-то далеко-далеко висела одинокая звезда, пронизывавшая
холодную пелену острым
лучом.
В его словах мне послышалось искреннее чувство и печаль. Но тотчас же этот проблеск исчез, как слабый
луч в
холодных облаках, и на лице Бурмакина опять появилось выражение бахвальства.
Откуда-то сверху сквозил слабый
луч, расплывавшийся в
холодной сырости карцера.
Смех не сходил с ее губ, свежих, как свежа утренняя роза, только что успевшая раскрыть, с первым
лучом солнца, свою алую, ароматную почку, на которой еще не обсохли
холодные крупные капли росы.
Он входит в дом — в покоях ночь,
Закрыты ставни, пол скрыпит,
Пустая утварь дребезжит
На старых полках; лишь порой
Широкой, белой полосой
Рисуясь на печи большой,
Проходит в трещину ставней
Холодный свет дневных
лучей!
Смотри, как запад разгорелся
Вечерним заревом
лучей,
Восток померкнувший оделся
Холодной, сизой чешуей!
В вражде ль они между собою?
Иль солнце не одно для них
И, неподвижною средою
Деля, не съединяет их?
Холод утра и угрюмость почтальона сообщились мало-помалу и озябшему студенту. Он апатично глядел на природу, ждал солнечного тепла и думал только о том, как, должно быть, жутко и противно бедным деревьям и траве переживать
холодные ночи. Солнце взошло мутное, заспанное и
холодное. Верхушки деревьев не золотились от восходящего солнца, как пишут обыкновенно,
лучи не ползли по земле, и в полете сонных птиц не заметно было радости. Каков был холод ночью, таким он остался и при солнце…
Ей казалось, что из глаз этого благодетеля человечества идут сквозь очки
лучи холодные, гордые, презирающие.
Рассвет застал меня в состоянии бодрствования. Месяц был на исходе. Все мелкие звезды, точно опасаясь, что солнечные
лучи могут их застать на небе, торопливо гасли. На землю падала
холодная роса, смочив, как дождем, пожелтевшую траву, опавшую листву, камни и плавник на берегу моря.
Месть Крошки удалась на славу! Отняв от меня моего друга, она лишала меня последнего солнечного
луча, последней радости в
холодных, негостеприимных институтских стенах.
И теперь еще, когда звучит в памяти эта песня, я так живо переживаю тогдашнее настроение: ощущение праздничной сытости и свободы,
лучи весеннего солнца в синем дыме, чудесные дисканты, как будто звучащие с купола,
холодная, издевательская насмешка судьбы, упреки себе и тоска любви такая безнадежная! Особенно все это во фразе: «Пасха, двери райские нам отверзающая». Мне и сейчас при этой молитве кажется: слезы отчаяния подступают к горлу, и я твержу себе...
Солнце между тем уже село. Его прощальные
лучи потухли за верхушками мохнатых елей. Легкий, прохладный ветерок подул с севера. В лесу стало
холоднее и темнее.
Через запушенные инеем и покрытые алмазными елками стекла окон проникали утренние
лучи зимнего солнца и наполняли
холодным, но радостным светом две большие, высокие и голые комнаты, составлявшие вместе с кухней жилище штабс-капитана Николая Ивановича Каблукова и его денщика Кукушкина. Видимо, за ночь мороз окрепчал, потому что на подоконниках у углов рам образовались ледяные наросты, и при дыхании поднимался пар в
холодном воздухе, за ночь очистившемся от запаха табака.